Неточные совпадения
Его понятие о"долге"не шло далее всеобщего равенства перед шпицрутеном; [Шпицру́тены (нем.) — длинные гибкие прутья, которыми секли осужденных
солдат, прогоняемых сквозь
строй.] его представление о «простоте» не переступало далее простоты зверя, обличавшей совершенную наготу потребностей.
20) Угрюм-Бурчеев, бывый прохвост. [Искаженное наименование «профоса» —
солдата в армии XVIII века, убиравшего нечистоты и приводившего в исполнение приговоры о телесном наказании.] Разрушил старый город и
построил другой на новом месте.
Сам он показался себе вытянувшимся, точно
солдат в
строю, смешно надувшим щеки и слепым.
Он видел, что какие-то разношерстные люди
строят баррикады, которые, очевидно, никому не мешают, потому что никто не пытается разрушать их, видел, что обыватель освоился с баррикадами, уже привык ловко обходить их; он знал, что рабочие Москвы вооружаются, слышал, что были случаи столкновений рабочих и
солдат, но он не верил в это и
солдат на улице не встречал, так же как не встречал полицейских.
Не успело воображение воспринять этот рисунок, а он уже тает и распадается, и на место его тихо воздвигся откуда-то корабль и повис на воздушной почве; из огромной колесницы уже сложился стан исполинской женщины; плеча еще целы, а бока уже отпали, и вышла голова верблюда; на нее напирает и поглощает все собою ряд
солдат, несущихся целым
строем.
Народ русский отвык от смертных казней: после Мировича, казненного вместо Екатерины II, после Пугачева и его товарищей не было казней; люди умирали под кнутом,
солдат гоняли (вопреки закону) до смерти сквозь
строй, но смертная казнь de jure [юридически (лат.).] не существовала.
В скучные минуты, когда не хотелось читать, я толковал с жандармами, караулившими меня, особенно с стариком, лечившим меня от угара. Полковник в знак милости отряжает старых
солдат, избавляя их от
строю, на спокойную должность беречь запертого человека, над ними назначается ефрейтор — шпион и плут. Пять-шесть жандармов делали всю службу.
— Я казен… — начинает опять
солдат, но голос его внезапно прерывается. Напоминанье о «скрозь
строе», по-видимому, вносит в его сердце некоторое смущение. Быть может, он уже имеет довольно основательное понятие об этом угощении, и повторение его (в усиленной пропорции за вторичный побег) не представляет в будущем ничего особенно лестного.
Правда, они уже не рубят просек и не
строят казарм, но, как и в прежнее время, возвращающийся с караула или с ученья
солдат не может рассчитывать на отдых: его сейчас же могут послать в конвой, или на сенокос, или в погоню за беглыми.
Остров был пустыней; на нем не было ни жилищ, ни дорог, ни скота, и
солдаты должны были
строить казармы и дома, рубить просеки, таскать на себе грузы.
Они
строили заплату на заплате, хватая деньги в одном месте, чтобы заткнуть долг в другом; многие из них решались — и чаще всего по настоянию своих жен — заимствовать деньги из ротных сумм или из платы, приходившейся
солдатам за вольные работы; иные по месяцам и даже годам задерживали денежные солдатские письма, которые они, по правилам, должны были распечатывать.
Между офицером и денщиком давно уже установились простые, доверчивые, даже несколько любовно-фамильярные отношения. Но когда дело доходило до казенных официальных ответов, вроде «точно так», «никак нет», «здравия желаю», «не могу знать», то Гайнан невольно выкрикивал их тем деревянным, сдавленным, бессмысленным криком, каким всегда говорят
солдаты с офицерами в
строю. Это была бессознательная привычка, которая въелась в него с первых дней его новобранства и, вероятно, засела на всю жизнь.
Во второй роте люди не знали «Отче наш», в третьей сами офицеры путались при рассыпном
строе, в четвертой с каким-то
солдатом во время ружейных приемов сделалось дурно.
Посмотрев роту, генерал удалял из
строя всех офицеров и унтер-офицеров и спрашивал людей, всем ли довольны, получают ли все по положению, нет ли жалоб и претензий? Но
солдаты дружно гаркали, что они «точно так, всем довольны». Когда спрашивали первую роту, Ромашов слышал, как сзади него фельдфебель его роты, Рында, говорил шипящим и угрожающим голосом...
Идет полк с музыкой — земля под ним дрожит и трясется, идет и бьет повсюду врагов отечества: турок, немцев, поляков, шведов, венгерцев и других инородцев. И все может понять и сделать русский
солдат: укрепление соорудить, мост
построить, мельницу возвести, пекарню или баню смастерить.
А, между прочим, нам ни одного слова не сказали о том, чему мы будем учить
солдат, кроме ружейных приемов и
строя.
После Чернышева был принят приехавший откланяться генерал-губернатор Западного края, Бибиков. Одобрив принятые Бибиковым меры против бунтующих крестьян, не хотевших переходить в православие, он приказал ему судить всех неповинующихся военным судом. Это значило приговаривать к прогнанию сквозь
строй. Кроме того, он приказал еще отдать в
солдаты редактора газеты, напечатавшего сведения о перечислении нескольких тысяч душ государственных крестьян в удельные.
Это один обман — общий, обман, производимый над всеми людьми; другой есть обман частный, производимый над отобранными тем или другим способом
солдатами или полицейскими, исполняющими нужные для поддержания и защиты существующего
строя истязания и убийства.
Ни общество, ни государство, ни все люди никогда не просили тебя о том, чтобы ты поддерживал этот
строй, занимая то место землевладельца, купца, императора, священника,
солдата, которое ты занимаешь; и ты знаешь очень хорошо, что ты занял, принял свое положение вовсе не с самоотверженною целью поддерживать необходимый для блага людей порядок жизни, а для себя: для своей корысти, славолюбия, честолюбия, своей лени, трусости.
По этому учению важно не то, чтобы исповедовать в жизни ту истину, которая открылась тебе, и вследствие этого неизбежно быть вынужденным осуществлять ее в жизни или по крайней мере не совершать поступков, противных исповедуемой истине: не служить правительству и не усиливать его власть, если считаешь власть эту вредною, не пользоваться капиталистическим
строем, если считаешь этот
строй неправильным, не выказывать уважения разным обрядам, если считаешь их вредным суеверием, не участвовать в судах, если считаешь их устройство ложным, не служить
солдатом, не присягать, вообще не лгать, не подличать, а важно то, чтобы, не изменяя существующих форм жизни и, противно своим убеждениям, подчиняясь им, вносить либерализм в существующие учреждения: содействовать промышленности, пропаганде социализма и успехам того, что называется науками, и распространению образования.
И вдруг, оттого что такие же, как и ты, жалкие, заблудшие люди уверили тебя, что ты
солдат, император, землевладелец, богач, священник, генерал, — ты начинаешь делать очевидно, несомненно противное твоему разуму и сердцу зло: начинаешь истязать, грабить, убивать людей,
строить свою жизнь на страданиях их и, главное, — вместо того, чтобы исполнять единственное дело твоей жизни — признавать и исповедовать известную тебе истину, — ты, старательно притворяясь, что не знаешь ее, скрываешь ее от себя и других, делая этим прямо противоположное тому единственному делу, к которому ты призван.
Сии люди были в
солдаты сданы, но не хотят служить; их уже несколько раз кнутом секли и сквозь
строй гнали, но они отдают себя охотно на самые жестокие мучения и на смерть, дабы не служить.
И вот завтра его порют. Утром мы собрались во второй батальон на конфирмацию.
Солдаты выстроены в каре, — оставлено только место для прохода. Посередине две кучи длинных березовых розог, перевязанных пучками. Придут офицеры, взглянут на розги и выйдут из казармы на крыльцо. Пришел и Шептун. Сутуловатый, приземистый, исподлобья взглянул он своими неподвижными рыбьими глазами на
строй, подошел к розгам, взял пучок, свистнул им два раза в воздухе и, бережно положив, прошел в фельдфебельскую канцелярию.
И только небо засветилось,
Все шумно вдруг зашевелилось,
Сверкнул за
строем строй.
Полковник наш рожден был хватом
Слуга царю, отец
солдатам…
Да, жаль его: сражен булатом,
Он спит в земле сырой.
— Это неважно! В доме — сыро, вот почему мокрицы. Так их не переведёшь, надо высушить дом… — Я —
солдат, — говорил он, тыкая пальцем в грудь себе, — я командовал ротой и понимаю
строй жизни. Нужно, чтобы все твёрдо знали устав, законы, — это даёт единодушие. Что мешает знать законы? Бедность. Глупость — это уже от бедности. Почему он не борется против нищеты? В ней корни безумия человеческого и вражды против него, государя…
Все это промелькнуло и исчезло. Пыльные улицы, залитые палящим зноем; измученные возбуждением и почти беглым шагом на пространстве целой версты
солдаты, изнемогающие от жажды; крик офицеров, требующих, чтобы все шли в
строю и в ногу, — вот все, что я видел и слышал пять минут спустя. И когда мы прошли еще версты две душным городом и пришли на выгон, отведенный нам под бивуак, я бросился на землю, совершенно разбитый и телом и душою.
Вот скорчился
солдат Естифеев, земляк Меркулова и сосед его по
строю.
«На приступе, — сказал Толь, — каждый человек нужен; если все офицеры наберут столько пленных, половина
солдат выбудут из
строя.
Бородатый. Замечательной крепости материя! Вот из эдакой
солдатам шинели не
строят!
За один получас, пока это длилось,
солдат Постников совсем истерзался сердцем и стал ощущать «сомнения рассудка». А
солдат он был умный и исправный, с рассудком ясным, и отлично понимал, что оставить свой пост есть такая вина со стороны часового, за которою сейчас же последует военный суд, а потом гонка сквозь
строй шпицрутенами и каторжная работа, а может быть даже и «расстрел»; но со стороны вздувшейся реки опять наплывают все ближе и ближе стоны, и уже слышно бурканье и отчаянное барахтанье.
Беглые холопы, пашенные крестьяне, не смогшие примириться с только что возникшим крепостным правом, отягощенные оброками и податьми слобожане, лишенные промыслов посадские люди, беглые рейтары, драгуны,
солдаты и иные ратные люди ненавистного им иноземного
строя — все это валом валило за Волгу и ставило свои починки и заимки по таким местам, где до того времени человек ноги не накладывал.
Одних мыслей недостаточно, и они не вполне ясны, отчетливы и точны, пока Я не выражу их словом: их надо выстроить в ряд, как
солдат или телеграфные столбы, протянуть, как железнодорожный путь, перебросить мосты и виадуки,
построить насыпи и закругления, сделать в известных местах остановки — и лишь тогда все становится ясно.
— Вот именно! А они этого кровью хотят достигнуть и грязью. Два года назад
солдаты продавали на базаре в Феодосии привезенных из Трапезунда турчанок, — помните, по две керенки брали за женщину? А сегодня они большевики, насаждают «справедливый трудовой
строй». И вы можете с ними идти!
—
Строй — святое дело! — заметил другой
солдат.
В русско-турецкую войну могли идти в
строй добровольцами-солдатами такие люди, как Гаршин, — естественно, что и среди сестер были такие девушки, как баронесса Вревская, воспетая Тургеневым и Полонским.
Рвались снаряды, трещала ружейная перестрелка. На душе было жутко и радостно, как будто вырастали крылья, и вдруг стали близко понятны
солдаты, просившиеся в
строй. «Сестра-мальчик» сидела верхом на лошади, с одеялом вместо седла, и жадными, хищными глазами вглядывалась в меркнувшую даль, где все ярче вспыхивали шрапнели.
Однажды к смотрителю пришли три
солдата из нашей команды и заявили, что желают перейти в
строй. Главный врач и смотритель изумились: они нередко грозили в дороге провинившимся
солдатам переводом в
строй, они видели в этом ужаснейшую угрозу, — и вдруг
солдаты просятся сами!..
Сами
солдаты беспомощно блуждали по местности, не умея ни пользоваться компасом, ни читать карт. В боях, где прежняя стадная колонна теперь рассыпается в широкие цепи самостоятельно действующих и отдельно чувствующих людей, наш
солдат терялся и падал духом; выбивали из
строя офицера, — и сотня людей обращалась в ничто, не знала, куда двинуться, что делать.
— А вот изволишь видеть, — отвечал один из
солдат, — в славной баталии под Гуммелем, где любимый шведский генерал Шлиппенбах унес от нас только свои косточки, — вы, чай, слыхали об этой баталии? — вот в ней-то получили мы с товарищем по доброй орешине, я в голову, он в ногу, и выбыли из
строя. Теперь пробираемся на родимую сторонку заживить раны боевые.
Наши войска вели себя изумительно, многие легкораненые офицеры и
солдаты оставались в
строю даже после вторичного поражения.
— Вестимо свой, для прилику. Захотелось ему, батюшке, показать молодым
солдатам штурму. Однажды во время маневров он
построил полки и нагрянул на близлежащий монастырь и мигом взял его приступом… Монахи спервоначалу страсть как перепугались… Матушка-императрица Екатерина вызывала командира.
Да и на самом деле гвардейские офицеры должны были позабыть свой прежний изнеженный образ жизни, приучить себя вставать рано, быть до света в мундирах, перестать кутаться в шубы и муфты, разъезжать, по примеру вельмож, в каретах с егерями и гайдуками, но наравне с
солдатами должны были быть ежедневно в
строю, ходить в одних мундирах пешком или ездить на извозчиках и на своих лошадях в одиночку, и несмотря на зимнюю стужу и сильные морозы, учиться ружейным приемам и упражняться в них в присутствии самого государя.
Вскоре последовало совершенное преобразование округов, высочайше утвержденное в 1832 году, по которому поселяне переименованы в пахотные
солдаты, дети их кантонисты — малолетками, школы закрыты. Хозяевам прекращена выдача пайков, и на них возложена рекрутская повинность и поземельный оброк; им разрешено
строить избы на собственный счет, по особенно изданным планам, но, по желанию их, на местах прежнего их жительства.
Закон я чту наравне с последним из моих подданных; в
строю я только
солдат фланговой — по мне вся линия выстраивается; в баталии я должен быть напереди.
Человек тонущий, который хватается за другого и потопляет его, или изнуренная кормлением ребенка голодная мать, крадущая пищу, или человек, приученный к дисциплине, который по команде в
строю убивает беззащитного человека, представляются менее виновными, т. е. менее свободными и более подлежащими закону необходимости, тому, кто знает те условия, в которых находились эти люди, и более свободными тому, кто не знает, что тот человек сам тонул, что мать была голодна,
солдат был в
строю и т. д.
Их не отвели, зато у строителей деревеньки явились:
солдаты, что кирпич караулили, и те домишки себе
построили.
Выстроенные в ряд, стояли в шинелях
солдаты, и фельдфебель и ротный рассчитывали людей, тыкая пальцем в грудь крайнему по отделению
солдату и приказывая ему поднимать руку; рассыпанные по всему пространству,
солдаты тащили дрова и хворост и
строили балаганчики, весело смеясь и переговариваясь; у костров сидели одетые и голые, суша рубахи, подвертки или починивая сапоги и шинели, толпились около котлов и кашеваров.